Автобиография

Приступать к написанию своей биографии мне очень тяжко. Много дней хожу вокруг этой темы, «сужая круги», да только что-то они не сужаются. Всплывает тревога и привычный стыд, к горлу подкатывает тошнота. Всё это очень привычный опыт, всё это снова говорит мне о том, что я пытаюсь попасть туда, где мне не место, вроде как «со свиным рылом в калашный ряд». Умом понимаю, что это не так, но тошноту не обманешь.

Так получилось, что рождение моё было нежеланным для семей обоих моих родителей. Мать забеременела до свадьбы, и бабушка моя, истовая староверка, узнав об этом как раз на свадьбе, прокляла молодоженов смертельным проклятием. Звучит очень мелодраматично, но правда так и было, потом она говорила не раз, что молилась, чтоб один из них умер. Где-то месяца через четыре после свадьбы отец неудачно нырнул с высокого берега и повредил позвоночник. Места были удаленные от Горького, врачей квалифицированных там не было, а когда через полгода его перевели в ГИТО, оказалось, что процесс слишком запущен и сделать ничего нельзя. Молодой мужчина, мальчишка совсем – 23 года, год пролежал парализованный и умер в мучениях. Меня он видел всего один раз, мать полугодовалой привозила ему показать.

Семья отца отвернулась от нас сразу после его смерти. Пытались поделить какие-то вещи, мебель, купленные молодыми за недолгий брак, обручальные кольца. Писали матери какие-то письма с оскорблениями. Я не в силах понять до сих пор, что ими двигало, особенно матерью моего отца (язык не поворачивается эту женщину бабушкой назвать, хотя я знаю, что для других внуков она была нежной и любящей бабушкой). Может боль от потери старшего сына была столь невыносима, что иного пути, как отрезать всё и всех, кто с этим связан, она не нашла? Мать в течение многих последующих лет пыталась наладить контакты, привозила меня к ним раз в год, когда посещали могилу отца. Но никаких родственных отношений так и не случилось. Разве что дед, пока был жив, радовался нашим заездам, да еще раз в год привозил нам корзину яблок. Был он удивительно талантливым садоводом, нигде и никогда я больше таких восхитительных яблок не видела.

А мы с мамой остались жить у бабушки в деревне, через год мать получила крохотную квартирку без удобств, вместо ожидаемой в новостройке. И стали мы жить вроде как отдельной семьей, но на самом деле намертво привязанными к родительской семье моей матери, это бабушка, младший брат матери, его жена, позже его сын и дочь. Наше жилище никак в обыденной жизни не называлось, зато деревенский дом бабушки был – дом. И вот туда домой мы отправлялись каждую пятницу, а в воскресенье вечером возвращались. Там были «развлечения», что называется на любой вкус. Дядюшка мой редко бывал трезв, в подпитии же и с ножами за нами гонялся, и с топорами, и из ружья раз стрелял по матери моей, а потом долго нас с братом, своим сыном, держал на прицеле и требовал сказать, куда взрослые попрятались. А вся улица наблюдала с крылец и из окон. Ор, скандалы, бесконечный дележ каких-то благ, драки – то, что сопровождало жизнь семьи, сколько я себя помню. Сейчас я понимаю, что мать и ее брат, недолюбленые послевоенные дети, боролись за маму как умели. И мама моя не была мне матерью, она в большей степени оставалась дочерью своей матери, потратив почти всю свою жизнь, до самой смерти бабушки, на то, чтоб заслужить материнскую любовь. Замуж она больше не выходила.

Отношения у нас с матерью были довольно странные. Я не могу, положа руку на сердце, сказать, что она меня не любила. Были между нами и теплые моменты, и когда в школе были трудности, она была на моей стороне. Но при всем при этом жить с ней было почти одно и то же, что с её братом-алкоголиком. Я никогда не знала, в каком настроении она придет с работы, можно ли подойти или уже надо забиться в угол, похвалит или начнет бить, будет заботиться во время болезни или орать «только посмей еще раз кашлянуть, сука, из дома выкину». Одна из врезавшихся в память картинок: мне было лет 6, я помогала ей с шитьем (она много шила на заказ, чтобы подработать), а потом она хватилась большой штопальной иглы. Потом то игла нашлась, упала в щель на полу, но до этого я лежала в постели и слушала монолог о том, как она сейчас возьмет меня, прищемит мне голову в станине швейной машины, и уйдет, пока я буду подыхать. А потом выкинет на помойку, а на сэкономленные на мне деньги сможет ездить отдыхать каждый год. Странно, но я не помню, чтобы мне было страшно. То ли застыла внутренне уже к тому времени до такой степени, то ли просто понимала, что она так не сделает. Но кошмары о ней мне снились часто, и вообще часто снились кошмары. Бить она меня перестала лет в 13, когда брошенное в меня полотенце прилетело ей обратно. Видимо, стала побаиваться.

Я росла каким-то странным образом и в семье, и вне её. Поскольку много раз в детстве слышала – да тебя мать родила зря, из-за тебя она и замуж не выходит, а ты вот такая плохая еще к тому же (не съела суп, ушла гулять, впоследствии – принесла тройку). И это давало одновременно и ощущение одиночества, ненужности, но при этом и чувство некоей исключительности. Я любила, и по сей день предпочитаю одиночество любым дружеским контактам. Моя любовь к наблюдению залюдьми, за тем, как они двигаются, говорят, какая у них мимика, что в конечном итоге стоит за их действиями, ко всему этому непрекращающемуся театру жизни, в конечном счете тоже из детства. Выросла из необходимости выживать. Довольно рано, года в четыре, я научилась читать, и читаю с тех пор, не прерываясь, всю свою жизнь. Одно из лучших воспоминаний детства – я в деревне на чердаке, надежно спрятавшись за гробом, припасённым бабушкой для себя, читаю все подряд старые книги и подшивки Крокодила, кучей сваленные на полу. Даже всю «Кому на Руси жить хорошо» я одолела на том чердаке еще в дошкольном возрасте.

В школе я, разумеется, училась хорошо, хотя и не была отличницей. Параллельно закончила художественную школу, где как раз отличницей была, и были какие-то во мне шевеления сделать рисование своей профессией. И с этого момента начался период в моей жизни, который, как мне кажется до сих пор до конца не завершен. Называется «ну куда уж мне тут», или словами матери – «всё равно никогда не будет как ты хочешь, а будет как мне надо». Я не могу объяснить себе и по сей день, что мною двигало, когда после 9 класса вместо художественного училища я подала документы на бухгалтера (слава Богу не поступила), а после 11-го вместо архитектурного факультета пошла на экономический, куда поступила без проблем… До сих пор я чувствую глубокую грусть и горечь, когда думаю об этом. И раздражение на мать, которая бесновалась три года в истерике – поступи хоть куда-нибудь, потом работай кем хочешь, главное поступи. Обидно. Вместо того, чтобы сесть поговорить со своим ребенком, помочь определиться, она была по-прежнему занята скандалами в семействе и своей личной жизнью. И этот вечный истерический вектор – «если ты вот прям сейчас не поступишь хоть куда-нибудь, ты уже не поступишь никогда и никуда, как это было со мной».

В конце второго курса я познакомилась с будущим мужем, в конце пятого вышла замуж. Оглядываясь назад, я понимаю, что лейтмотивом моей семейной жизни было то же самое, что и в отношениях с матерью. Только «не надо было тебя рожать» сменилось на «зачем я на тебе женился, я вообще-то не хотел». И, надо сказать честно, я тоже внесла в это вклад. Такое чувство, что каждый из нас все эти годы отыгрывал какой-то свой сценарий. Я чувствовала, что семья превращается в тюрьму и рвалась из нее – в учебу, в живопись, в амурные приключения. Муж всё больше замыкался в себе, отделял себя от меня и детей («я» и «вы»), сбегал в телевизор, потом в телефон, совсем перестал слышать и меня и детей. И только сейчас, после почти двух лет моего обучения и терапии, смогли понемногу, в гомеопатических дозах, через боль и непонимание – слышать и узнавать друг друга.

У нас родилось трое детей, с интервалом в шесть лет. Так я пряталась от жизни, в декретах. Я очень люблю своих детей, хотя эта любовь и омрачается виной за ту боль, которую я причиняла им в детстве своими скандалами с мужем, постоянной угрозой развода с его стороны, моими срывами, криком на них. У всех детей бронхиальная астма разной тяжести течения, у старшего тяжелее всех. И это моя боль и вина.

Пока сидела в своих декретах, получила еще одно образование - юридическое. Хотя хотела вообще-то на психологию или дизайн. Но на дизайн долго учиться, психолог не профессия, а вот юрист это да, пойдешь к нам в фирму, сказал мне муж. И снова не могу я осознать, что мной двигало. Как будто сценарий уже написан, и я по нему перемещаюсь, как марионетка. Хорошо, выучилась на юриста, что нам стоит. Работала, пыталась что-то делать, в суды ходить, но радости в жизни как-то совсем стало мало. К тому же мужа стала раздражать моя работа, отсутствие меня дома, необходимость самому заниматься сыном. И сын стал болеть еще чаще. И я совсем осела дома. А после рождения первой дочери тоже стала болеть – пневмонии, суставы, головные боли. Тогда же я начала заниматься живописью. Нашла для себя студию, с которой и дружу по сей день, теперь еще и как преподаватель для детишек. И это был, пожалуй, мой первый осознанный шаг и первое осознанное желание. Когда муж понял, что это серьезно, было уже поздно. Хотя войну с моей студией он вел еще не один год (при этом не стесняясь дарить друзьям и родным мои картины).

Мои отношения с творчеством для меня особая тема. Я плохо разбираюсь в искусстве, для меня скорее значимо ремесло как возможность самовыражения, самозабвения, возможность пропустить через себя нечто, что имеет потребность быть осуществленным. А также способ присвоить себе часть окружающего мира, созданием чего-то нового, изменением материи по своему умыслу/замыслу. И еще – тело меньше болеет, когда я даю себе место и время для творчества. Сейчас я понимаю, что это тот мир, где я могу быть режиссером и сценаристом, а не марионеткой в театре жизни.

Перечитываю написанное и вижу, как одиноко и безлюдно это выглядит. Как будто не было рядом со мной никого. И правда, друзей у меня было очень мало. Но были. Был Юрка, мой дорогой, преданный мне, влюбленный друг юности. «Он был старше её, она была хороша…» Понимаю сейчас, что отогревалась рядом с ним, а потом убегала. Слишком много тепла, слишком полное принятие, было душно. Его уже нет в живых, умер от пневмонии, во второй день моей второй трехдневки. Я горько оплакивала его, еще и потому, что чувствовала, да и сейчас чувствую вину. За свою жадность и слабость – ни принять дар, ни отказаться.

А есть и те, кто рядом со мной сейчас. Моидрузья по художественной студии, Оксана и Иван. Мои окна в мир творчества, путешествий и какой-то настоящей, искренней близости. Я очень благодарна им за то, что выдерживали меня, когда мне было совсем паршиво, что остаются со мной сейчас и мне есть с кем разделить радость своих перемен. Это радостно и удивительно – каждому жить свою жизнь, расти и меняться, переживать тяжелые периоды, и при этом оставаться частью жизни друг друга, принимать другого всяким: больным, обиженным, глупым и неудобным тоже. И более счастливым чем ты, и радоваться его радостью, хотя это, наверное, самое непростое. Хотя нет, для меня самое непростое, и это происходит сейчас – удержаться в человечности, любви и дружбе, когда близкий человек оказывается по другую сторону нравственных баррикад. Вспомнить, какой он в своей душе, увидеть, что ведет его страх, ждать, когда опомнится.

Последним этапом в моей жизни, так сильно её поменявшим, стало участие в программе по гештальт-терапии. Попала я сюда мало что понимая в смысле целей, и привела меня не жажда знаний, а личная боль. Я устала жить так, как жила: в ненависти к себе, ощущении себя лишней в жизни, в безысходности отношений в семье, в вечной обиде на мать. Я не имела понятия, что может поменяться и как, но сил жить по-старому не было совсем. И правда многое изменилось за эти два года. В отношения с матерью понемногу приходит прощение и теплота, бесконечный развод с мужем наконец-то прекратился, я вижу, что он стал ко мне тянуться, искать время для общения. Дети стали спокойнее, меньше болеют. Мы оба стараемся выстраивать с ними теплые и доверительные отношения, и, по-моему, получается.

И самое важное, я чувствую себя в своей жизни не гостем (ну почти уже), а полноправным участником. Я начала работать в художественной студии преподавателем ИЗО, потихоньку набираюсь смелости и уверенности в работе. Нахожу опору в теплых отношениях с учениками.Еще одна мощная опора и поддержка – это моя группа. Моя маленькая модель мира, где бывает всякое, но всё можно проговорить, обсудить, прожить вместе. Наблюдая за нами в группе, можно видеть, насколько все люди взаимосвязаны. Если один задет, как струна, то эти колебания проходят через каждого.

Я очень хочу начать практику как психотерапевт. Привнеся это в свою жизнь и жизнь своих близких, и увидев, как это работает, я очень хочу развиваться в этом направлении. Для меня это красивая профессия, так как приносит людям очевидную пользу, так же, как и творчество. Очень хочется в работе соединить эти два моих интереса. Мечтаю, строю планы и нащупываю свой путь.